Что такое «историческая политика», что входит в это понятие?

На излете эры Барака Обамы профессор Гарварда Грэм Эллисон и его коллега Найалл Фергюсон, автор исторических бестселлеров, предложили создать при президенте США совет историков по образцу структуры, собирающей экспертов-экономистов. Цель — избежать ошибок в политическом управлении, основываясь на опыте истории. Они не были первыми: классик американской политической науки Ричард Нойштадт размышлял примерно в том же направлении, реализуя эту идею на практике, — достаточно сказать, что он консультировал Трумэна, Кеннеди, Джонсона, Клинтона, а одним из его студентов был Эл Гор. Его книга, написанная в соавторстве с Эрнестом Мэем и переведенная на русский как «Современные размышления» — а надо бы «Своевременные размышления» («Thinking in Time»), — имеет подзаголовок «О пользе истории для тех, кто принимает решения».

Разумеется, Обаме было не до создания совета историков, а обращаться с подобного рода инициативой к Трампу просто смешно. И тем не менее смысл исторической политики в узком значении мог бы сводиться к формуле «История учит». До какой степени история учит, свидетельствуют события в Шарлотсвилле и «памятникопад» в США: получается, что Трамп и продукт, и жертва американской истории. Но научить она его ничему не может.

Смысл же исторической политики в современной России принципиально иной — это манипулирование массовым сознанием с помощью формулирования упрощенной версии отечественной и мировой истории с целью сохранения нынешней модели власти на максимально длительный срок.

Какова роль исторической политики в современном российском обществе?

Историческая политика одновременно служит способом легитимизации существующего политического режима и методом управления страной. Режим объявляет себя прямым наследником былых славных побед, главной из которых является Победа в Великой Отечественной войне, и становится тем самым неуязвимым для критики. В то же время официальные представления об истории, памятники, исторически обусловленные знаки вроде «георгиевской ленточки», массовые акции способствуют объединению граждан страны вокруг казенной версии истории — и такой массой людей проще управлять. На деле подобного рода историческая политика не объединяет, а разъединяет нацию, потому что далеко не все готовы соглашаться с государственной — упрощенной, мифологизированной, милитаризованной — трактовкой российской истории. В фактическую войну вступают два типа памяти: официозная и частная, неофициальная.

Каковы цели исторической политики российской власти? Какие методы использует государство в продвижении своей версии истории?

Два типа памяти, при всей их конфликтности, часто пересекаются. И на этих пересечениях рождаются манипуляционные модели. Государство заимствует, а точнее, перехватывает у общества его инициативы: например, акция «Бессмертный полк», начинавшаяся как низовое движение, фактически национализирована государством. Теперь она служит способом накачки харизмы президента, который идет во главе колонны «Бессмертного полка». А г-жа прокурорша Поклонская приходит на эту акцию поминовения погибших в Великую Отечественную войну с портретом императора Николая II. Происходит «официализация» и профанация превосходного начинания. «Георгиевская ленточка» тоже начиналась отнюдь не как акция, которая должна была помечать особым знаком сторонников власти, — она была придумана в середине нулевых в РИА «Новости» как всего лишь напоминание о войне. Однако «на выходе» случилось так, что ленточка стала своего рода символом «присяги» на верность существующему в России политическому строю. И это только два наиболее характерных примера.

Чем историческая политика РФ отличается от исторической политики соседних стран — Польши, Прибалтики, Украины — и что между ними общего?

Государства, где чрезмерно много исторических болевых точек, а сама недавняя история не изжита и не переосмыслена, естественно, приспосабливают ее к задачам государственного строительства и управления. И трактовки истории становятся необъективными. Бандера и Шухевич — герои? Это абсурд! Латышские националисты, накалывавшие на штыки еврейских детей в 1941-м, борцы за свободу? Думать так — кощунство. Тем не менее едва ли сегодня среди серьезных историков по разные стороны границ есть сомнения по поводу того, как квалифицировать пакт Молотова — Риббентропа, или, например, считать или не считать сталинскую оккупацию прибалтийских стран в 1940 году оккупацией, или что признавать в качестве причины Зимней войны 1939 года. А вот, допустим, с событиями 1944 года, когда наша армия входила в те же прибалтийские государства, — сложнее. Нельзя не признать, что это было освобождение от гитлеровской оккупации. Так что с разными национальными версиями истории еще разбираться и разбираться, и они всегда будут противоречивыми и неоднозначными.

Для разрешения противоречий существует не так много форматов. Достаточно эффективным до поры до времени был формат польско-российской Комиссии по сложным вопросам. Однако, как выяснилось, его эффективность зависит и от готовности двух сторон идти навстречу друг другу, и от того, какая именно партия находится у власти и каков авторитет людей, возглавляющих комиссию. В сегодняшней ситуации, например, комиссия фактически не работает.

Кто исторические герои современных россиян?

Ключевая проблема российской исторической памяти состоит в том, что она по сути своей советская. И герои ее — советские. Точнее, укладывающиеся в советские школьные канонические представления. Хорошо еще, если это Петр I, Гагарин или, допустим, хоккеист Харламов. Но главный герой, «имя России» — это Сталин. Сегодняшний политический класс сознательно сформировал такую атмосферу в стране, что она способствовала высокоскоростной ресталинизации сознания. И это ускорение произошло, судя по данным социологии, строго после присоединения Крыма.

А так наша история — это история полководцев и государственных деятелей, военных и мобилизационных побед, обычные люди в ней не присутствуют. Плюс, как заметил историк Василий Жарков, это преимущественно история в границах нынешнего Центрального федерального округа.

Черные страницы обеляются, а события, за которые россияне должны испытывать гордость — например, выход «семерых смелых» на Красную площадь в августе 1968-го в знак протеста против вторжения СССР в Чехословакию, — оцениваются отрицательно или просто не упоминаются в учебниках.

История страны приравнивается к истории власти — в этом коренной порок исторической политики, официальных и подверженных пропаганде обыденных представлений об истории.

Какие исторические болевые точки есть сейчас у российского общества?

История России — и досоветская, и советская, и постсоветская — дает основания для больших и малых расколов не только по линии «государство — гражданское общество», но и внутри самого общества, часть которого с готовностью поддерживает официальные трактовки исторических событий. Судя по социологическим исследованиям, есть два сюжета, которые порождают конфликтность, линии разделения в массовых исторических представлениях. Это «Сталин и репрессии» и «1990-е годы». Именно по отношению к этим историческим героям и эпохам можно судить, кто у нас, условно говоря, либерал и демократ, а кто, обобщенно формулируя, охранитель и консерватор.

Кто-то в 1990-х видит годы масштабной, болезненной, но необходимой и неизбежной трансформации государства и общества, время смены хозяйственного уклада и формирования основ новой российской государственности. Не говоря уже о том, что это было время свободы — и политической, и предпринимательской, и ментальной. Для других это эпоха слома «основ» и хаоса. Представления второго типа поддерживаются сегодняшней властью и ее пропагандистской машиной. Хотя бы потому, что на фоне «лихих 1990-х» первые годы правления нынешнего президента выглядят эрой восстановления порядка и экономического благополучия. Такая картина мира исключает объективные представления об истории этого периода. В том числе в том смысле, что экономический рост начала нулевых — прямое следствие либеральных реформ Егора Гайдара и результат высокой нефтяной конъюнктуры, а не усилий Путина. При этом российский политический класс, накачивающий свою харизму благодаря таким представлениям о 1990-х, оказывается в двойственном положении, потому что он является продуктом именно первого десятилетия новой России. А уж Путин просто вырос из 1990-х, являясь персональным выбором «семьи» первого российского президента. Разумеется, пропагандистская версия истории об этом умалчивает.

Сталин же — главная разделительная линия. Официальное отношение к его эпохе настолько двусмысленное, что популярность Сталина как воплощенной идеи порядка, как символа определенного типа политики с годами только растет. И не случайно периоды либерализации в истории России совпадают с десталинизацией — я имею в виду годы хрущевской оттепели и горбачевской перестройки, а периоды заморозков — с ресталинизацией (брежневский застой и эпоха Путина). При этом официальная позиция, может быть, и не высказывается, но достаточно нескольких полунамеков, чтобы «путинское большинство» поняло главный месседж: да, при Сталине были репрессии, но они «политически оправданны», и зато при нем был порядок и возрождалась экономика. А главное, страна победила в Великой войне. Потому мы и наблюдаем шквал народных инициатив (без кавычек) по возведению памятников и бюсту генералиссимусу.

2017-й — год столетия революции. Каково отношение общества и власти к этому юбилею?

Октябрьскую революцию нынешней власти проще не заметить, чем отметить. Потому что непонятно, как ее отмечать. Примирение красных и белых — не слишком внятный месседж, тем более что никаких красных и белых давно уже нет. К Ленину отношение у граждан нейтральное. Официально же «плохие» государственные деятели — это те, которые допускали дестабилизацию, приравненную к либерализации: Горбачев, Ельцин, после Крыма к ним примкнул Хрущев. «Хорошие» — те, кто подмораживал страну и «собирал» империю: Сталин, Брежнев, Путин.

При этом здесь много противоречий. Например, в результате революции возник тот режим, который нынешней власти нравится, но в то же время отношение этой же власти к любой революции крайне отрицательное. Ельцин — фактический создатель новой России, но в то же самое время официальная пропаганда добилась того, что в массовом сознании он разрушитель российских имперских основ и «скреп». Маршал Маннергейм — герой Первой мировой с российской стороны, но он же — антигерой 1940-х, и попытки его официального превращения в официализированную государством фигуру закончились плачевно — осквернением и удалением мемориальной таблички в Санкт-Петербурге.

Российское историческое сознание, деликатно выражаясь, шизофренично. Это связано и с объективными причинами — мы все-таки имеем дело с ментальными последствиями развала не национального государства, а целой империи, и с субъективными — охранительного типа исторической политикой. Повторюсь: управлять массами, чье историческое сознание противоречивое и дезориентированное, проще. Так что перемен в исторической политике не будет.

следующего автора:
  • Андрей Колесников