С 2014 года в России идет радикальное обновление политических элит, имеющее скорее стратегический, а не ситуативный характер. Журналисты и эксперты описывают этот процесс в терминах «кадротрясение», «губернаторопад», «кадровая революция». По всей видимости, это двоякое явление: с одной стороны, идет переустройство элит, отражающее изменения режима, с дугой – дальнейшая эволюция режима под воздействием меняющихся политических элит. Это не просто радикальное обновление кадров в рамках все той же системы, а радикальное изменение системы и проходящее вслед за ним и в параллель с ним обновление кадров.

Чистка губернаторского корпуса

2015 год ознаменовался началом чисток на уровне правительственных агентств и госкорпораций, 2016-й стал временем радикального обновления руководства силовых структур, а 2017-й, похоже, будет годом радикального обновления губернаторского корпуса (уже сменились 19 глав регионов – почти каждый четвертый).

За три недели, с 25 сентября по 12 октября, были заменены 11 губернаторов, причем до окончания срока им оставалось два, а то и три года, у половины из них это был первый срок (то есть не сработала модель замен 2014 года). Много говорили об омоложении кадров, оно действительно произошло, но не радикальное: если средний возраст ушедших был 57 лет, то новоназначенных – 48.

Гораздо более существенно, чем возраст, уменьшилась укорененность губернатора в регионе, его связь с местными элитами. Из 11 новых назначенцев восемь до этого никак не были связаны с регионом. Президент Путин на Валдай-клубе, заявив, что все было сделано удачно, сказал о задаче «создать новый губернаторский корпус из молодых перспективных, современных людей, которые думают о будущем региона и всей России».

Большое значение имеет и стилистика кадровых замен: с понедельника по четверг, по одной в день, как Банк России отзывает лицензии у несостоятельных банков. Такой ритмичностью намеренно подчеркивается крайне зависимое от Кремля положение главы региона. Кроме того, сменили десятерых, а дрожали многие – те, кого в это время вызывали в Кремль, чьи имена полоскались в прессе, и многие другие. В феврале – марте губернаторам давали прочитать написанные под копирку заявления о добровольном уходе, чтобы дать дорогу молодым. В этот раз накануне отставок они просто выступали с опровержениями слухов об отставке.

Лишь двое из десятка замененных за последние недели губернаторов – Рамазан Абдулатипов и Виктор Толоконский, оба в прошлом заметные политики – позволили себе разговорчики в строю. Они не стали дожидаться указа президента о своей отставке и объявили об этом сами, таким образом продемонстрировав негативное отношение к этому.

Причина послушности губернаторов и в том, что против каждого из них может быть использован какой-то компромат, и в том, что он активно используется – только за последние два с половиной года пятеро глав регионов оказались за решеткой. У губернатора, которому Кремль предлагает уйти, сегодня выбор невелик: уйти по-доброму или не по-доброму.

Губернаторские замены продемонстрировали, что Кремль сознательно насаждает страх среди элит: в расход вывели десять – по одному в день, но «выводили» два десятка. Также очевидно, что идет снижение авторитета губернаторского корпуса и повышение авторитета президента на его фоне. Очередной удар нанесен и по институту выборов, полностью утрачивающих смысл в системе, где Кремль может пачками менять по своему усмотрению избранных гражданами губернаторов.

Кадровые логики

У кадровых замен последнего времени – федеральных и региональных – не одна логика, а несколько разных.

Что касается замен глав регионов, то здесь убирали тех, кто с точки зрения Кремля является обузой на президентских выборах и, вместо того чтобы подставить плечо президенту на выборах в марте, сами нуждаются в поддержке. Их заменяют на других, способных дать хотя бы краткосрочный позитивный эффект. Благо, по мнению Кремля, предыдущие две волны замен продемонстрировали на выборах в сентябре свою эффективность. Последняя волна оказалась и самой крупной, затронувшей большие, электорально важные регионы, и самой диверсифицированной по моделям замен.

Так же работает логика обновления антуража, окружения президента как ответ на соответствующий общественный запрос. Одновременно аннулируются долги по счетам, претензии к власти с уходом тех, к кому они накопились. А к симпатичному, только что приехавшему из Москвы рьяному чиновнику какие претензии? Здесь медовый месяц, позволяющий как минимум до выборов снять все шероховатости в отношениях между гражданами и региональными властями.

Работает, по-видимому, и новая кириенковская модель анализа спроса со стороны региона. Там, где люди очень устали от варягов, как в Самарской области и Красноярском крае, их порадовали авторитетными представителями местной элиты. Где-то, как в Нижегородской области, где много лет губернатором был вполне укоренившийся варяг-москвич, прислали более молодого варяга-питерца. Где-то, как в Новосибирской области, местного бывшего мэра, не справившегося, по мнению Кремля, с ролью губернатора, меняют на другого мэра, издалека. Впрочем, как раз в Новосибирске приезд на княжение малоопытного вологодского мэра восприняли скорее негативно.

Сохраняется и квотный принцип, лежащий в основе сотрудничества власти с прикормленной системной оппозицией: за КПРФ при перестановках сохранена Орловская область, «Справедливая Россия» получила Омскую вместо утраченного ею в прошлом году Забайкальского края.

Совсем другая логика работает в отношении корпораций. Тут цель – разрушить устоявшиеся патрональные сети. Десятью годами ранее то же самое делалось в отношении регионов, бывших тогда относительно автономными корпорациями. Теперь логика подавления автономности, применявшаяся ранее в отношении допутинских корпораций, пришла в корпорации путинские.

Еще есть логика присадки федеральных элит – «тестирования принцев», по Евгению Минченко. Пока, впрочем, мы видим скорее билет в один конец. Трудно всерьез говорить о тестировании Зиничева, который, пробыв чуть больше месяца губернатором, вернулся в Москву, став заместителем директора ФСБ. А Воскресенский отправляется с поста замминистра экономики уже во вторую региональную командировку: сначала в Калининград, теперь в Иваново.

Наконец, есть еще все шире распространяющаяся логика ротации губернаторов, как любых федеральных чиновников в регионах. В сталинской системе эта логика действовала практически непреложно: побыл пять лет секретарем обкома в одном регионе – поезжай в другой, а то станешь не столько проводником интересов центра, сколько выразителем интересов региональных элит. Еще совсем недавно у нас были три губернатора, переставленные с одного региона на другой: Меркушкин в Самаре, Толоконский в Красноярске и Кожемяко на Сахалине. Сегодня остается лишь один Кожемяко – по-видимому, модель оказалась не очень работоспособной.

В результате подвижек последних лет само понятие региональных элит меняет свой смысл. Если раньше, в 1990-е, можно было говорить об окукленности региональных элит, потом о перекрестном опылении и кадрообмене между регионами и центром, то сейчас вместо региональных элит создается слой номенклатурных элит регионального уровня, без привязки к конкретному региону. Полпредство при этом часто становится промежуточной инстанцией: регион – полпредство – другой регион.

Номенклатурная элита

Политические элиты – это не те, кто лучше остальных. Это те, кто влиятельнее остальных, кто в силу своего высокого положения принимает участие в выработке решений. Важно, как и чем определяется это высокое положение. В условиях аристократии оно определяется предками; при меритократии – личными заслугами перед властью и обществом; в номенклатурной системе – полезностью в глазах вышестоящего начальника.

С известной долей условности можно сказать, что если советская политическая элита была номенклатурной, то постсоветская сочетала в себе черты меритократии и номенклатурной элиты. Это не означает, что меритократия или, скажем, потомственная элита – это что-то по определению более достойное, чем элита номенклатурная. Это лишь что-то менее зависимое от сегодняшней конъюнктуры и начальства и, стало быть, способное играть вдлинную.

Такого рода гибридность оказалась не очень устойчивой, и начиная с 2012 года развитие стремительно пошло в сторону усиления номенклатурных черт. Этому способствовало резкое усиление давления на элиты под лозунгами борьбы с коррупцией. Рычаги этого давления находятся в руках президента и его администрации. Свою роль также сыграла конфронтация с Западом с двумя последовательно выстраивавшимися заборами для элиты: внутренним, с запретами на выезд, обладание собственностью за рубежом и так далее, и внешним.

Номенклатурная элита отличается от обычной политической элиты отсутствием самодостаточности, преобладанием наведенного потенциала, обусловленного положением в системе, над собственным. Она статусно-сетевая, а не индивидуалистская (аристократическая или меритократическая), для нее характерен примат внутренних норм и правил над внешними, абсолютная лояльность субпатрону и горизонтальные перемещения. Это феномен плоских сетей с явным административным доминированием и, соответственно, почти тотальной зависимостью от одного патрона.

В номенклатурной элите нет места индивидуальной легитимности, поэтому выхолащивание выборов губернаторов и демонтаж выборов мэров – это не отдельные эксцессы, а главное содержание, суть политического развития последнего времени.

Репрессии в отношении номенклатурной элиты имеют системный характер, и те, кто под них попадает, персонально ничем особо не провинились ни по внутриноменклатурным, ни по внешним правилам. Они не отличаются от большинства коллег. В назидательности выборочных наказаний и устрашении всего слоя номенклатурной элиты и состоит смысл таких репрессий. В вину при этом может вменяться то, что еще совсем недавно входило в правила игры.

Иными словами, старые правила по факту не работают, а каковы новые, непонятно, что парализует способность номенклатурных элит к самостоятельному действию. Номенклатурные привилегии, еще недавно воспринимавшиеся как абсолютное благо, оборачиваются повязанностью, уязвимостью сверху в ситуации, когда сужается круг друзей, которым всё, и расширяется круг тех, кому закон.

Новая земщина

Нарастающая репрессивность режима – очень важный момент, знаменующий поворот от мягкого к жесткому авторитаризму с элементами тоталитаризма. Начав с подавления автономности субъектов, доставшихся ей по наследству, путинская система завершила полный виток спирали и принялась за созданные уже ею самой структуры. Можно, таким образом, говорить о возрастной эволюции/трансформации режима.

Законодательная база для серьезных репрессий против элиты и необходимая логистика были заложены в 2012–2014 годах в рамках так называемой национализации элит, деофшоризации и прочего. Активное развертывание самих репрессий начинается с конца 2013–2014 годов с дел Росграницы и Росгранстроя, руководители которых первыми из глав крупных корпораций получили обвинения в создании преступного сообщества с целью хищения бюджетных средств.

Дальше было сведение счетов между ФСБ, ставшим вместе со Следственным комитетом главным оператором репрессий, и МВД. Это и начало дела Сугробова/ГУЭБиПК, и аресты двух глав региональных управлений МВД – на Сахалине и в Ивановской области. С 2015 года начались аресты губернаторов и их команд, и тоже с обвинениями в создании организованных преступных сообществ.

Важными элементами, позволяющими говорить именно о политических репрессиях, являются демонстративная жесткость и часто случайный выбор жертв. Мишень репрессий не просто конкретные индивиды, а крупные социальные и элитные группы. Наблюдаемые сейчас репрессии не столько массовые, хотя весьма масштабные, сколько адресные и показательные. В наш информационный век они выполняют ту же роль, что при Сталине массовые. Все это позволяет говорить о воронке/спирали репрессий.

По сути, элиты разделились на новые опричнину, насаждаемую сверху вниз под контролем – прямым или опосредованным – со стороны Администрации президента, и земщину, включающую остальную часть госаппарата и граждан, общество. Осуществляемые опричниной репрессии выполняют ряд важных для системы функций, прежде всего легитимацию власти президента, устрашение, контроль за элитами, обеспечение вертикальной мобильности элит.

Идет атомизация, перекраивание сетей – из многочисленных, относительно автономных в одну единую. Это похоже на пирамиду из мокрого песка, склеенную страхом. Чтобы пирамида не рассыпалась, страх, как и влажность в случае с песком, нужно постоянно поддерживать.

Страх, как в «Тараканище», парализующий волю и способность элит к сопротивлению, распространился при относительно малом числе жертв удивительно быстро. Это не просто феномен «информационной» диктатуры, по Гуриеву и Трейсману, это информационно-репрессивная диктатура, где вместо массовых репрессий используются адресные, тиражируемые с помощью СМИ.

Как и в приснопамятные времена, принадлежность к опричнине не гарантирует защиты от репрессий, под каток которых стали попадать и руководители Следственного комитета регионального уровня, и высокопоставленные офицеры ФСБ.

Элиты: модель устройства

В разное время экспертами предлагались различные модели устройства путинских элит: «башни Кремля» с акцентом на устойчивые бизнес-политические коалиции, сложившиеся еще до прихода Путина на пост президента; «солнечная система» – централистская модель, изображающая представителей элиты в виде планет, вращающихся по своим орбитам вокруг Путина и время от времени формирующих ситуативные группы-созвездия, временные коалиции, а потом разлетающихся в разных направлениях; «политбюро» – развернутая иерархизированная схема с разными статусами (член ПБ, кандидат, член ЦК), секторами и функциональными ролями; руководство корпорации «Россия Инк.», где Путин является и CEO, и председателем совета директоров, а остальные – либо акционерами, либо менеджерами. Нельзя сказать, что эти четыре модели альтернативны, они скорее дополняют друг друга.

Однако масштабные кадровые перестановки последних трех лет и резкий рост персоналистского характера режима радикально изменили политическую геометрию власти. Теперь скорее следует говорить о «царском дворе», окончательно оформившемся после 2014 года, чем о бизнес-корпорации или политбюро.

Каковы основные признаки этого «царского двора»? 
– Прогрессирующая слабость всех институтов за исключением института президентской власти и всего, что с ним связано.
– Моноцентричность, огромная зависимость всех от вождя, связанная с вождистским, а не электоральным характером легитимности системы, которую вождь получает напрямую от граждан и передает по своему усмотрению вниз, элитам.
– Вместо иерархии должностей иерархия конкретных людей, в которой много определяется в том числе физическим доступом к вождю, более значимым, чем формальный статус в системе.
– Отсутствие форматов единовременного представительства интересов основных элитных групп, ключевая роль президента как абсолютного медиатора.

Заметим, что при дворе имеются придворные и феодалы, факторы влиятельности которых различны. У первых это близость к монарху, у вторых – контроль над значительными ресурсами – административными, финансовыми, силовыми.

Царский двор сам по себе, может, и хорош. По крайней мере с точки зрения царя. Вопрос в функционале, а он, как представляется, скоро будет меняться.

Вся система скоро должна будет прийти в движение, и, похоже, в Кремле подготовку к этому понимают как превращение ее в единую машину, где губернаторам и главам отраслевых корпораций отводится роль если не винтиков, то передаточных звеньев между единым пунктом управления и исполнителями его воли.

Атомизированную, полупарализованную от страха номенклатурную элиту легче контролировать, но ее невозможно мобилизовать на реализацию какого-то проекта – ни консервативного, ни либерального. Поэтому после президентских выборов система изменится, не сможет не измениться, хочет она этого или нет.

следующего автора:
  • Николай Петров